Можно все

Стоя в туалете бара очень странно слушать откровения о свободе. К тому же от человека, которого ты видишь впервые в своей жизни. Только ты расстегнул ширинку и как следует прицелился — вдруг неожиданно справа от тебя раздается голос, вещающий в пространство. Не тебе конкретно, а всем и никому одновременно. Ты начинаешь коситься на человека, что начал этот монолог. Думаешь, может просто не обращать внимания на это (чувак явно пьян), может с пониманием закивать и поскорей закончив свои дела выйти из туалета, а может послушать то, что тебе говорят. Может ты и услышишь что-то умное. Туалетную философию. Легенды толчка. Сортирные притчи.

— Первый шаг к свободе — осознание того, что ты несвободен. Свобода — это миф, утопия, сказка для маленьких детей. Чем дальше заходит прогресс, тем больше он порабощает людей. Зависимость от курения, спиртных напитков, работы, денег, мнения окружающих, социальных сетей, телевидения, музыки, кино, сериалов. Да от всего. От зеркала, в которое ты смотришь каждое утро когда бреешься, от той же бритвы, от будильника, от посуды из которой ты ешь и пьешь. Все эти вещи создают иллюзию комфорта и в итоге порабощают тебя. Вот ты уже не можешь обойтись без кофе по утрам, только избавился от этого, как понимаешь, что зависишь от расписания метро, да и от самого метро тоже. От крепости вагонов и надежности рельс. Вдруг что — и ты станешь главным сюжетом национальных новостей. При чем посмертно. Зависишь от того, пришел ли на работу машинист или решил уволиться. А если не пришел — пришел ли на работу его сменщик. Начал ходить пешком — ощущаешь зависимость в удобной обуви. И так дальше. Это никогда не прекращается.

Стоишь себе возле писуара, держишь свой член правой рукой и направляешь струю точно в середину. А тут такое.

— Свободы не существует. Свобода пришла на смену угасающим религиям. Раньше поклонялись и верили в Аллаха и Иисуса, теперь поклоняются и верят в свободу. Главное сходство их в том, что как первое, так и второе совершенно нереально, но и при этом проверить вероятность существования свободы, как и бога, не представляется возможным. Новая выдумка хитрожопых масонов. Иллюзия счастливого существования. Счастлив тот, кто живет в невежестве. Чем меньше ты понимаешь свои зависимости — тем счастливее ты. В итоге чем ты свободнее — тем ты несчастнее. Счастье и свобода — противоположности, никогда не пересекающиеся в пространстве. По настоящему свободны лишь безумцы. Те, кто бегает по улицам с голым задом и есть свободные люди. Те, кто наплевал на мнение толпы и разукрашивает свое лицо гуталином и зеленкой — вот они свободны. Впрочем, служба по отлову психов вполне может быстро закончить их свободу.

Вот так я и встретил праведника Томпсона. Почему праведника спросите вы? Да понятия не имею. Он так представился, а когда я спросил почему его называют праведником, он просто ответил: «потому что я праведник». Я рассказываю эту историю лежа в ванне своей съемной квартиры. Небольшой чугунной ванне с отбитыми уголками и маленькими трещинами на дне. Горячая вода льет из крана без остановки и покрывает волосы на моем голом теле мелкими пузырьками воздуха. Мои ноги сплошь усеяны пузырьками. Сколько рыб могло бы прожить в ванне питаясь кислородом с моих ног и обгладывая мое тело? Сантехническая экосистема. На стеклянной полке над умывальником горит толстая красная свеча, которая издает какой-то странный запах прокисших мандарин. Два оголенных провода впиваются в мою спину, я отталкиваю их рукой и укладываюсь поудобнее. Я умру не по настоящему. Я просто стану свободным. Сейчас, когда я рассказываю эту историю, у меня остается еще два часа до того, как пьяный электрик на районной электростанции опустит рубильник и во всем доме появится свет. Два часа.

***

Праведник Томпсон одет в кожаную косуху, которые так любят носить байкеры. Он купил ее в магазине ношенной одежды за несколько долларов за килограмм. Куртка обошлась ему в полтора кило. Праведник Томпсон застегивает свою ширинку и выходит из туалета. Я кидаюсь мыть руки, но понимаю, что упущу его. Я оставляю эту затею и выбегаю за ним в главный зал. Он уже усаживается за барную стойку и заказывает бармену пинту темного. Я сажусь рядом и смотрю на него. Он даже не обращает внимания. Я жду, пока Томпсон отхлебнет пива из бокала и спрашиваю. Что же делать? Как тогда стать свободным? Он оглядывается на меня с таким удивлением, как будто видит впервые и отвечает, что рецепт есть. Первый шаг к свободе — осознание того, что ты несвободен. Я говорю, что это я уже понял. Он усмехается и отрицательно кивает головой. Нет, говорит он, ты это только услышал.

— Мне нужен килограмм травы. И не тех сорняков, что продают на углу после полуночи или по короткому номеру телефона доверия дилеру. Нет, мне нужен килограмм отборной дури, тщательно очищенной от веток и прочего дерьма. Собранной вовремя и правильно высушенной.

Я смотрю на праведника и говорю ему, что я и обычной травы не знаю где взять, не то что отборной.

— Ты не курил никогда что ли?

— Нет, курил. Но где взять не знаю.

— Что же тебя останавливало от того, чтобы продолжать курить, когда тебе этого захочется?

— Боялся стать наркоманом.

— Трава не наркотик, - подчеркивая каждое слово произносит праведник Томпсон и сурово смотрит на меня.

— Ладно, хорошо. Но наши законы утверждают другое. Если я буду шагать по улице с килограммом травы — это вряд ли понравится копам. И сесть в тюрьму из-за этого не очень то хочется.

— Конечно, - кивает праведник и ухмыляется. Рабское общество придумало правила для того, чтобы оставаться рабами. Каждый новорожденный ребенок этой планеты появляется на свет в огромных кандалах. Ты не можешь купить травы. Почему? Кому от этого плохо? Пусть даже не трава. Кокс или мескалин, или бут, или кислота. Как только ты это купишь — ты тут же становишь преступником. Разве ты виноват в чем-то?

— Ну, по приходом можно натворить дел.

— Ага. А под алкоголем нельзя? Посмотри статистику бытовых преступлений. Поножовщина по пьяни, урод под водкой забил до смерти жену, заподозрив ее в измене, опухшая от алкоголизма шлюха заснула в ванной и утопила ребенка. Любая пьянь ползущая на четвереньках по улице — вполне законопослушный гражданин, но как только ты, адекватный и добрый человек купишь себе травы — ты тут же станешь преступником. А если тебя возьмут с ней за жопу — то сразу отправят драить толчки на зоне.

Я киваю головой, без слов подтверждая несправедливость и несоизмеримость преступления и наказания, а Томпсон между тем продолжал.

— Но главное совершенно не это. Главное не в том, хочешь ты курить траву или не хочешь, вовсе не в том, прет тебя мескалин или вгоняет в трип. Главное — это возможность. А ее у тебя нет. Она ограничена теми, кто там наверху пишет законы. Они попросту сажают людей в вольеры и гоняют по кругу. Смотрите, говорят они, это все вам на благо. Слышите, говорят они, это мы так заботимся о вас. Законы не ограничивают вашу свободу, они просто делают мир безопаснее.

— Но ведь так и есть, - отвечаю я. Мне спокойнее жить, если я знаю, что какой-нибудь обдолбанный псих не ворвется ко мне домой и не начнет ковырять ножом одеяло, под которым я сплю.

— Чтобы этого не произошло — купи себе собаку или револьвер, или укрывайся цинковым одеялом, или спи в сейфе, - праведник Томпсон говорит все это и ухмыляется. Он скалит свой рот в котором отсутствует пара передних зубов и ухмыляется.

Полтора часа. Я курю сигарету и выдуваю дым через трубочку в воду. Вода пузыриться и выпускает из себя туман сигаретного смрада. Я обогащаю воду никотином. Я создаю свою собственную систему. Со своими правилами. Здесь под водой смогут жить лишь рыбы с никотиновой зависимостью. Пусть клеят себе пластыри под плавники. Пусть приспосабливаются. А если не смогут — им не место в моем аквариуме. Только рыбы курильщики смогут жить в моей ванне. Естественный отбор, суки. Так-то! Представляете себе косяки рыб, и у каждой во рту будет окурок Мальборо или Кэмэла, или Ватры без фильтра? Вот это будет зрелище! В моей ванне мои правила. Сантехнический бог.

***

Мы заходим в подвал какого-то старого производственного помещения. Сонный сторож взглянул на нас без особого интереса и отвернулся к переносному телевизору. Там идет сериал. Там показывают новости. Там люди смешат других людей. Там становятся миллионерами. Счастливая сказка телевидения. Там все красивы, успешны и прекрасны. Там зло имеет желтые клыки и всегда побеждено белокрылым добром. Экранные боги.

Мы спускаемся в подвал, скудно освещенный. Здесь внизу очень жарко и сыро. Огромные трубы опоясывают стены. Здесь пахнет краской и плесенью. Мы заходим в небольшую комнату, в которой уже сидят люди. Их двадцать или больше. Они курят и пьют пиво из жестяных банок. Все они смотрят на человека, что стоит перед ними полностью голый. Я избавился от стыда, я избавился от нравов, - говорит он. Сегодня я позвонил в дверь своей соседке, и когда она открыла — я вырубил ее и вынес у нее диван и кухонный стол, - у него появляется странная усмешка на лице. У этого человека бегают глаза. У него порезаны руки на предплечьях и выбрита голова. Вся голова покрыта порезами и ссадинами, как будто он крошил ей сервиз на 12 персон.

Праведник Томпсон подходит к холодильнику у задней стены комнаты, открывает его и берет оттуда упаковку пивных банок. Садись, говорит он мне. Он протягивает мне жестяную банку и откидывается на спинке стула. Он скрещивает руки на своей груди и самодовольно ухмыляется. Вот, говорит он мне, запомни это место. Здесь ты никогда не станешь свободным. Здесь, говорит он мне, собираются клоуны и дебилы. Здесь собираются отбросы, что и понятия не имеют ни о какой свободе. Они думают, что смогут стать свободными, делая все, что не принято и осуждено обществом. Идиоты. Праведник Томпсон ухмыляется, причмокивает губами и смотрит на меня. Я пью пиво и оглядываю помещение. У задней стенки какие-то люди решили устроить тройничок. При этом совершенно не ясно, какого пола эти личности. Они двуполы. Гермафродиты. Андрогены. Праведник Томпсон следит за моим взглядом. Сегодня они придут домой и сожгут свои вещи, говорит он. Сегодня они напьются пьяными, а уже завтра отправятся в ближайшую церковь исповедоваться. Они протрезвеют и поймут, что свобода не для них. Праведник ухмыляется и открывает пивную банку. Он указывает своим пальцем на какого-то человека с отбеленными волосами и солярным загаром. Видишь этого мудака, говорит он. Снимался в порно. Делал все, чтобы чувствовать себя свободным. В итоге стал актером серьезных фильмов. Не того второсортного дерьма, что снимают одним дублем на съемных квартирах или в арендованном на сутки грузовике. Нет. Он сыграл главные роли в таких шедеврах как «Место ебли изменить нельзя», «Трах во время холеры», «17 отсосов весны», даже не побрезговал ролью пассива в нашумевшей драме «Спасти рядового гея». Впрочем, к свободе он так не приблизился ни на шаг. К тому же еще и заразился сифилисом от какой-то дублерши. Издержки профессии. Уволил своего агента, долго лечился и в конце концов завязал с фильмами для взрослых. Теперь проводит какие-то семинары по пикапу для неуверенных в себе дрочил.

Праведник Томпсон допивает первую банку, комкает ее и бросает в людей у стены. Они заняты друг другом, они даже не оглядываются. А вот видишь ту страшную бабу, - праведник указывает на какую-то беременную дамочку лет 40. Она одета в огромное бесформенное платье с изображением китайских огурцов. На ее голове выгоревшие дреды, которые когда-то были рыжими. Она курит сигареты без фильтра и широко расставляет свои ноги, сидя на раскладном рыбацком стуле. Праведник Томпсон наклоняется к моему уху и шепчет. Она беременна уже восьмой раз. Она не признает резинок. Она говорит своим партнерам, чтобы они не спускали в нее. Не у каждого получается. Она вычисляет дни овуляции и считает циклы. Видимо, не всегда правильно. Она рожает и отдает своих детей в приюты. Не знаю, может парочку она даже утопила. Она курит и жрет все, что попадает к ней под руку. Она постоянно ездит на гастроли с разными хипарскими группами. Она та самая давалка, которую можно взять в поездку одну. Не нужно договариваться с толпой группи, кормить их и размещать в переездах и на вписках. Она обслужит каждого желающего. При этом она уже совершенно ничего не чувствует своей мандой. Праведник Томпсон ухмыляется и продолжает. Она как оружие массового поражения. За один тур может заразить трепаком или герпесом, или чем-там еще человек 40 или 50, а может и больше. Что-то мне подсказывает, что учета она не ведет. Шлюха энтузиастка. Тепличная сифилитичка.

Он кивает головой на парня в огромном вязаном свитере. У него все руки забиты партаками. Дурными наколками, которые он, видимо, делал себе сам. Уродливый череп с костями. Статуя свободы с головой гиены. Надпись «Жызнь гавно». И что-то еще, отсюда не рассмотреть. Праведник Томпсон кивает на него и говорит, что этот парень работал в магазине детских игрушек. Он продавал погремушки на кровати, мягких слонов, вертолеты на радиоуправлении, говорящих кукол и большие треки для машин. Он приходил домой и каждый день ровно в полночь вырывал из календаря прошедшую дату, сжигал бумагу и съедал пепел. Потом он стал бросать горящие листы в умывальник, на пол, в окно. Все закончилось тем, что он сжег свой дом и теперь живет где-то с бомжами. Ходит по улицам, подсаживается в скверах и парках к молодым девушкам и просит у них деньги. Он рассказывает о том, что ему нужно доехать домой или что у него украли кошелек, или что-нибудь еще. Тем и живет. Он постоянно бухает и ночами пристает к случайным прохожим. Его постоянно бьют, ему набивают огромные гематомы на лице, выбивают зубы и перебивают кости на ногах. Он лежит неделю на точке у бомжей, а потом начинает все снова.

Мы пьем пиво, а праведник указывает то на одного, то на другого посетителя этого странного собрания и рассказывает очередную историю. Он уже перестал ухмыляться, он просто бубнит мне в ухо, даже не обращая внимание на то, слушаю я его или нет. Я спрашиваю у него, зачем он привел меня сюда. Праведник Томпсон неожиданно замолкает, думает пару минут, а потом говорит. Все эти люди не больше чем просто идиоты. Они жгут дни в своих календарях и живут иллюзиями свободы. Они даже не представляют насколько они жалки со своими выбеленными волосами, онемевшими половыми органами и отбитыми головами. Хочешь стать всесильным — просто купи себе аквариум.

Один час. Когда я опускаюсь в ванну с головой, я чувствую, как вода закупоривает мои уши. Она проникает в ноздри, выдавливая оттуда последние остатки кислорода. Я открываю глаза и вижу, как белый потолок идет волнами. Свеча на стеклянной полке над умывальником теперь похожа на водоросль. Ее ствол перестает быть прямым, он движется в такт с волнами в моей ванне. Я смотрю на полотенца, висящие на сушителе, через сантиметры воды, что отделяют мои глаза от поверхности. Я думаю над тем, чтобы обучать своих рыб плаванию на скорость, установить им вечную задолжность по кредиту, взымать налоги на образование, которого они никогда не получат и устраивать войны между косяками. Караси против плотвы. Форель вероломно нарушила границы сельди и теперь осуждена всеми подводными сообществами. Мои рыбы не знают, что это я в костюме форели буду нарушать границы и я своими руками задушу предводителя карасей. Я буду провоцировать их. Я буду сталкивать их лбами и наслаждаться зрелищем кровопролития, которое устроят рыбы курильщики. Это я буду продавать им рыболовные крючки и сети массового поражения. Я научу их забрасывать неводы и разливать нефть на поверхности воды. Чешуйчатый бог.

***

Мы сидим на втором городском причале и швыряем камнями в пролетающих над нами чаек. Праведник Томпсон набрал целую горсть мелких камней и запустил их в голубей, клюющих водоросли выброшенные на берег прибоем. Голуби разлетелись в разные стороны, но через минуту один за одним вернулись на прежнее место. Праведник Томпсон тычет в них пальцем и громко смеется. Сколько их не пизди, говорит он, они ничему не учатся. Точно как люди. Даже если за каждый бросок я буду убивать одного голубя, остальные все равно будут возвращаться, пока я не перебью всех. Здесь же есть водоросли. Алчные ленивые суки! Праведник Томпсон достает из кармана потертую флягу и выпивает ее содержимое. Он присасывается к узкому горлышку и не перестает глотать да тех пор, пока фляга не опустела. Он швыряет ее в стаю голубей и растягивается на причале во весь рост. Он смотрит в небо и говорит. Там в высоте за облаками звезды. Там они были миллионы лет до нас и будут еще столько же после нас. Наша жизнь просто несоизмеримо ничтожна по сравнению с жизнью звезд. Так же как и их жизнь ничтожна в сравнении с жизнью Вселенной. Праведник Томпсон закидывает руки за голову и продолжает. Вся история человечества, все существование технологий, религии, цивилизации — просто ничто по сравнению с возрастом нашей планеты. Еще немного, еще чуть-чуть, и мы уничтожим себя сами. Нам даже не нужны потопы или извержения вулканов. Нам не нужны вспышки на Солнце или залетевший случайно метеорит. Мы сами справимся. Мы просто передушим друг-друга за воду, которой немеряно, за воздух, которого хватает на всех, за бесполезное золото или горные породы. Мы справимся сами. Человек по своей сути алчен и лицемерен. А если взять цивилизацию в целом, представь себе, какой это аккумулятор жадности! И вся суть в том, что этого избежать или исправить нельзя. Это природа человека. Праведник Томпсон поворачивает голову ко мне и говорит. Ты хочешь стать свободным? Я киваю в ответ. Он отворачивается и продолжает. Пока ты здесь сидишь — свободным тебе не быть. Ты раб планеты, кислорода и воды. Ты зависишь от всего. Но все это только до тех пор, пока тебя держит твое тело. Праведник замолкает, раскидывает руки в стороны и не моргая смотрит в небо.

Полчаса. Моя ванна наполняется до отказа. Верхний слив начинает хрипеть и надрывно всасывать избытки воды. Моя кожа морщится и белеет. Я лежу под водой и думаю о проводах которые раздражают мое голое бедро. Неожиданно я зеваю. Совершенно резко и инстинктивно. Маленький такой зевок. Я даже не успел как следует вдохнуть воды, как мое тело резко выпрямляется. Я отталкиваюсь ногами от борта ванной и вырываюсь наружу. Вода при этом своей массой переливается за борта ванны. Она стекает на пол и заливает ковер у ванны, плещется по плитке и рвется в щель под дверью. Я судорожно кашляю и пытаюсь хоть как-то очистить свои дыхательные пути. Мои глаза наполняются слезами и из-за них и практически ничего не вижу. Я втягиваю в себя воздух как огромный сломанный пылесос. Хрипло, резкими рывками раздуваю свои легкие. К моим рыбам нагрянул апокалипсис. Огромное чудовище вырвалось из подводных глубин. Чудовище рычит и плюются. Мои рыбы курильщики не успели заплатить налоги и победить в войнах, как из недр земли вырвался монстр и поднял в ванне настоящую бурю. Мои рыбы выпадают из ванны и бьются в предсмертных муках на плиточной суше. Все их беды и проблемы забыты в секунду. Чудовище разрушило все, чем они жили. Чудовище изменило их строи и уставы. Мои рыбы сбиваются в стаи без оглядки на свое происхождение, размеры и цвет чешуи. Мои рыбы от страха роняют окурки на дно и наполняют ванну своими испражнениями. Их бог едва не захлебнулся.

***

Праведник Томпсон запускает в воду подставки под стаканы, которые он собрал в том самом баре. Он запускает в воду лягушки из подстаканников. Я считаю прыжки. Одна подпрыгнула над водой три раза, другая - пять, следующая вошла в воду ребром и сразу утонула. Лучшая лягушка прыгнула девять раз. Она оставляла на воду круги, пока я считал про себя до девяти. Праведник Томпсон стоит по колено в воде. Он стоит в воде в своих черных найках и джинсах от Леви Штрауса. Небольшие волны накатывают на берег и тут же отступают. Праведник Томпсон широко расставил ноги, чтобы волны не шатали его. Можно все, говорит он. Главное — это понять, что ты всесилен. Тебя не накажет ни ад, ни рай. Тебя не накажет закон, не накажет мнимая совесть. Ты можешь все. Я удивленно смотрю на праведника. Так что же, по твоему, те кто на улицах срывают с людей цепочки в темноте или вскрывают банковские ячейки и есть самые свободные люди, - я задаю этот вопрос, хотя частично уже и сам догадываюсь, что мне Томпсон ответит на него. Нет, говорит он, большинство преступников просто бараны, которые ленятся работать и не хотят жить в гармонии. Свобода в анархии. Когда все делают все, что пожелают. Анархия — идеал мироздания, идеал устройства общества. Проблема лишь в том, что люди не оценят этого. Они тут же кинутся грабить друг-друга и поедать остатки цивилизации. Люди настолько глупы, что ими нужно только лишь руководить. Они не смогут оценить свободу. По той простой причине, что попросту не поймут, что с ней делать.

Праведник Томпсон поворачивается ко мне и говорит. Власть бюрократов, границы между странами, прописка в доме, паспортные данные, размер зарплаты — это лишь малая часть зависимости каждого. Голозадые туземцы в джунглях Амазонии мрут как мухи от обыкновенной простуды, в то время, когда избалованные дети английских интеллигентов не могут выбрать себе очередную игру на приставку. Ты не тот, кто ты есть, и уж тем более не тот, кем бы ты мог быть. Ты лишь тот, кем тебя слепило твое окружение. Не больше не меньше. Родился бы ты в Норвегии — ловил бы селедку, родился бы в пустыне Африки — учился бы охоте на львов и прятался от песчаных бурь. Даже Маугли, когда оказался в джунглях — перенял повадки животных. Вот и вся свобода. С самого первого дня твоей жизни за тебя уже все решено.

Он выходит из воды, снимает обувь и продолжает. Запомни, свобода не в том, что ты идешь красть телевизор у соседа или обжираешься кислотой в заблеванной другими наркоманами комнате. Свобода в возможности. Если у тебя есть возможность — ты свободен. Не в поступках, а именно в возможности. Но, пока ты здесь, никакой возможности у тебя нет. Праведник Томпсон закатывает штанины своих джинс и скидывает с себя косуху. Он снимает растянутую черную футболку с «языком» Роллинг Стоунз. Он смотрит на меня, подмигивает и уходит вдоль берега. Я молча смотрю ему вслед до тех пор, пока предрассветный туман не скрывает его полностью.

Одна минута. Я снимаю со своего запястья наручные часы, я смотрю на время и бросаю их в воду. В моей ванне едва колышется вода. Капли из прохудившегося крана падают в унисон секундной стрелке на моих часах. Я расслабился и просто жду. Мои рыбы замерли вместе со мной. Моя подводная цивилизация. Мои подводные рабы курильщики. Они пучат свои глаза на меня и ждут. Они пускают пузыри из своих ртов и не шевелятся. Тридцать секунд. Внезапно потухает свеча, испускающая приторный запах кислых мандарин. Я остаюсь в полной темноте. Здесь только лишь я, капли из крана и 25 секунд. Мои рыбы курильщики прощаются друг с другом, они воздвигают памятники героям своих войн, они возлагают цветы на мемориалы моей славы. Они обнимают друг-друга своими плавниками и говорят прощальные слова. Рыбы курильщики успели выплатить все налоги, они рассчитались по кредитам и теперь готовы ко всему. Ипотека закрыта. Я по одной выбрасываю рыб из ванны. Сначала карасей, за ними плотву и форель. Рыбы падают на плитку и бьются конвульсиями. Они не могут без воды. Они не могут без аквариума. Они не могут без никотина. Там, где свобода — они задыхаются и просятся назад. Там их ждет гибель. Я смотрю на секундную стрелку.

Три секунды. Две. Одна. Свет!