Жеребчик

​В те годы я работала волонтером. Помогала бездомным людям и сиротам. Готовила супы и разливала их порционно в металлические миски. Обездоленные люди, с морщинистыми, коричневыми от солнца и мороза лицами, приходили в мою палатку и просили еды. Ни один наилучший ресторан мира с самыми титулованными поварами не может даже сравниться с моей стряпней по количеству положительных отзывов. Фаршированные перчики, отборная форель, икра любого цвета, супы из акульих плавников – дорогущее дерьмо по сравнению с моим овощным супом. Голодные бомжи проглатывали его за считанные секунды, облизывали миски и просили добавки. Их глаза были наполнены такой неподдельной благодарностью, что любой шеф-повар элитных французских забегаловок от зависти съел бы свой колпак. Лощеные богатеи, маленькими десертными ложками поедающие очередной дорогущий десерт и рядом не стояли с бродягами, которые проглатывали недоваренную капусту из моего борща. Для обычных людей моя стряпня была бы максимум средней по вкусовым ощущениям, но человек, питавшийся последние полгода исключительно с помойки, съедал все мои блюда без хлеба и соли, нахваливал их да целовал мне руки на прощание.

Эта работа приносила мне огромное удовольствие и совершенно не приносила прибыли. Я перебивалась той же едой, что и кормила своих подопечных, жила в той же палатке, где днем пировали бродяги, ну а волонтерская организация всячески подбадривала меня грамотами, благодарностями да похлопыванием по плечу. Впрочем, как бы странно это ни звучало, сытые глаза бомжей дороже любых денег. Справедливости ради нужно отметить, что иногда я все равно получала небольшие премии, но было это нестабильно и достаточно редко. В такие дни я обыкновенно отправлялась в местный бар и пила лучший коньяк из того, что там был.

Вот тогда-то я и встретила его. Это необыкновенное существо с голосом теледиктора, телом Ахиллеса и лицом, красоте которого позавидовали бы и боги. Он сидел в самом темном углу бара правой рукой сжимал наполовину полную пивную кружку. Но тогда меня заинтересовала вовсе не его внешность и совсем не его пивная кружка. Он держал в руках потрепанную книгу. Я присмотрела и прочитала, что это была «Божественная комедия». Странно было видеть в баре меленького городишки человека читающего Данте.

Впрочем, странен был даже не сам Данте, а больше его читатель. Молодой парень невероятной красоты был в полупустом заведении совершенно один. Тот, кого по идее должны окружать толпы друзей и подруг сидел в самом темном углу этого зассаного кафе и пытался читать книгу. Из динамиком советского проигрывателя орало второсортное радио, на барной стойке сидели трое пьянчуг быдловатого вида и перекрикивая музыку обсуждали вторичные половые признаки какой-то Ленки. А этот парень совсем один, да еще и с Данте в самом темном углу.

После шести вечера народ начал стремительно прибывать в кабак и вскоре уже негде было протолкнуться. Вокруг царил шум, запахло кислым пивом и солидолом. Видимо, это трактористы или комбайнеры там какие-то вернулись со смены, и даже не удосужились переодеть свои рабочие робы. Глядя на все это, меня пробрала тоска по старым временам. Я внезапно начала вспоминать об Андрее, о том, как он меня бросил четыре года назад, и что было бы, если бы мы до сих пор были вместе. Да уж, я бы наверняка не торчала бы в этом захолустье со всеми этими людьми, что в жизни своей видят изо дня в день только лишь поля, тракторы, да этот гендель по вечерам, ну и кому повезет, еще вторичные половые признаки какой-то Ленки. Одиночество пробрало меня до костей и подступило к горлу. Нужно еще выпить. Я поднялась со своего места и отправилась на бар, чтобы взять себе еще порцию коньяка. Того дешевого дерьма, что продается в любом ларьке. Он оказался здесь единственным коньяком, видимо этот напиток не пользуется особой популярностью у местного населения. Зато стоит недорого, думала я, расплачиваясь на баре. Можно будет напиться. Вернувшись за оставленный столик я обнаружила, что он уже вовсе не оставленный, и что на нем расположилась достаточно живописная парочка. Я намного растерялась и не сразу смогла придумать, что мне делать. Мой столик занят, а кафе уже забито. У меня был секундный ступор, но вдруг мои глаза вырвали тот самый пустующий угол и одинокое ангельское создание, что томилось с кружкой пива и книгой Данте. Туда я и отправилась.

***

Я проснулась, когда на улице было еще темно. Холодный октябрь поливал улицу мерзким бесконечным дождем. Сырые желтые листья сыпали с деревьев и липли на обувь вместе с грязью проселочных дорог и тропинок. Скоро станет совсем холодно. Скоро наступит бесконечная зима со своей слякотью и серым снегом. Максим спал отвернувшись к стене. Его ровное дыхание мерно поднимало спину и вырывалось из полуоткрытого рта. Я с трудом начала вспоминать прошлую ночь. Голова гудела а во рту была Сахара. Я вылезла из-под одеяла, накинула какой-то халат, который валялся на кресле возле стены и тихонько пробралась на кухню. Она была обставлена бедно но достаточно аккуратно. Старая советская посуда, белая газовая плита и холодильник, которых называют «однорукими бандитами». Я принялась искать воду, меня невероятно сушило, похмелье налило мешки под глазами и отдавало в голове. Я шарила по ящикам и холодильнику, в котором оказалась только кастрюля с гречкой и полупустая банка соленых огурцов, сверху покрытая плесенью. Воды нигде не было. Я растерянно уселась на табурет и закурила. Нужно убираться отсюда. Это была очень странная ночь. Очень пьяная ночь. Ночь, что отдавала болью в голове и каким-то привкусом растерянности. Нет конечно, я не впервые вот так просыпалась в чужих квартирах с мужчинами которых едва знала. Но эта ночь была какой-то другой.

Я помню, что после того, как я обнаружила свой столик занятым, я отправилась к Максиму. Попросила присесть, на что он молча кивнул, не обращая на меня особого внимания. Я просидела так несколько минут, глядя на своего соседа. А Вы знаете, что по легенде сыновья Данте после его смерти восемь лет искали рукопись «Божественной комедии» и что в итоге он якобы сам явился с того света и указал им место, где спрятал ее. Решив хоть как-то завести разговор, я вспомнила единственное, что знала о писателе и тут-же выпалила это. Восемь месяцев, коротко ответил Максим и продолжил читать. Я смутилась и покраснела. Он помолчал еще какое-то время, взглянул на меня и отложил книгу. А когда его решили перезахоронить — его гроб оказался пуст и официальная версия происшедшего была озвучена такой, что Данте сам вернулся с того света и забрал тело, внезапно произнес Максим. Я посмотрела на него и увидела, что он улыбается. Он протянул мне руку и представился, я сделала тоже самое. Он спросил что я здесь делаю, ведь я явно не местная. В радиусе 30 км здесь никто и никогда не слышал о Данте, не говоря уже о том, чтобы знать какие-то факты из его жизни. Я принялась ему рассказывать о своей работе с бомжами и бродягами, о своих борщах и котлетах. Он очень заинтересовался и начал расспрашивать, где я их тут нахожу, на что я ответила, что они сами меня находят. Мы все говорили и говорили. Я рассказывала ему о местах, в которых побывала, и что его город не так уж и плох. Он иронично улыбался и молчал. А я все пила и пила. Говорила о том, что бомжи вонючие, но в основном неплохие люди. И что вопреки тому, что о них часто говорят, редко кто из них постоянно бухает. Мы говорили и говорили. Иногда нас прерывали какие-то женщины, которые изредка подходили к Максиму, что-то шептали ему на ухо и вкладывали в ладонь записки. Они клали ему на плечо свои руки и наклонялись к самому уху. Услышать, что они шептали было совершенно невозможно. Максим молча их слушал, а когда те уходили, рвал записки даже не читая. Он опускал глаза и сжимал рукой всю ту же пивную кружку в которой на дне плескалось уже нагревшееся пиво. Когда подходили женщины и шептали ему что-то на ухо он на некоторое время отключался от нашего разговора и я замечала, что пару минут после их ухода он совсем не слушал меня, опустив глаза и думая о чем-то своем. Потом он возвращался к беседе и внимательно слушал меня до тех пор, пока не приходила следующая женщина. В итоге я спросила, все ли хорошо, на что он кивнул, допил одним глотком оставшееся пиво и сказал, что пора уходить. Он даже не намекнул на то, что мы должны уйти вместе, но для меня в тот момент это было почему то очевидно. Даже и не знаю почему. И вот я здесь, сижу на его кухне и курю уже третью сигарету. Дым обвил собой белый потолок и совершенно не собирался куда-то уходить, лениво колеблясь вокруг люстры. Я подошла к двери о открыла ее. Холодный воздух обжег ноги и ворвался в мои легкие. Дышать стало легче но холодней.

***

Весна не нагрянула неожиданно. Я ждала ее очень и очень долго. Холод вытягивал из меня все силы и радость. Все это время мне только лишь и хотелось забиться под одеяло и не вылазить оттуда до самого лета. Тогда я завидовала медведям и думала о том, как же хорошо было бы жить на берегу Средиземного моря. Где-нибудь в Греции или Италии, выращивать оливки финики и виноград, а потом топтать его в деревянной бочке босыми ногами и делать вино. Мои бомжи уже порядком поднадоели, жалость к ним и радость от помощи отступали от меня и я все чаще задумывалась о том, чтобы сменить работу. Вот будет лето, думала я, и нужно будет заняться этим. Я без остановки разъезжала по городам и готовила борщи. Все было по прежнему. Все то же отсутствие денег, все те же редкие премии, все тот-же дрянной коньяк в забегаловках маленьких городков. Каждый раз, беря в руки стакан я вспоминала о Максиме. О том божественном создании, что был так невероятно красив и умен. Та единственная ночь все никак не шла у меня из головы и я прокручивала воспоминания о ней снова и снова. Странное чувство охватило меня. Максим не шел из моей головы и в конце-концов и призналась себе в том, что я в него влюблена. Не в его красоту или ум, а скорее в его загадочность, что практически видимым облаком парила вокруг него. Я вспоминала его улыбку, его глаза, его ямочки на щеках.

В мае была уже совсем жара, зелень стремительно вырвалась из черных стволов деревьев и теперь и следа не осталось от холодного апреля, который посыпал головы мокрым снегом и дождем. Ко всему этому мой маршрут вновь проходил через тот самый городишко, в котором я встретила тогда Максима. Надеюсь, он все еще там, надеюсь, он все еще такой, надеюсь его найти, надеюсь увидеть и вновь поцеловать его. Я тщательно готовилась, я часами торчала перед зеркалом и выбирала одежду, в которой я к нему пойду, я поменяла прическу и сходила на несколько сеансов по чистке лица. Все что у меня оставалось, я вложила в свой внешний вид. В тот день, когда я приехала в его город, мое сердце колотилось как сумасшедшее. Я бледнела и мои руки трусились. Да уж, давно со мной такого не было. Даже странно это как-то и нездорово. Когда я подходила к его дому, к горлу подступала тошнота, а желудок начало безжалостно крутить. Этого еще на хватало. Я возле его двора, не решилась зайти сразу. Села на скамейку, покурила сигарету, потом еще одну, съела жвачку и обрызгалась духами. Только потом я смогла подняться и зайти к нему. Но дом оказался закрыт. Я обошла его со всех сторон и постучала во все окна. Там никого не было. Не зная что делать, я вышла из его двора, закрыла за собой калитку, села на все ту же скамейку и снова закурила. Так прошло полчаса. Я уже собралась уходить, как из соседнего двора вышла женщина лет 55 с двумя пустыми ведрами. Я подошла к ней и спросила. Простите пожалуйста, я ищу Максима, Вашего соседа, Вы случайно не знаете где он может быть сейчас? Она так странно улыбнулась. Как-то злорадно и ответила. Жеребчика твоего забрали в больницу неделю назад. Другого поищи. А что случилось, спросила я. А я знаю? - вопросительно ответила женщина, подняла с земли ведра и пошла вдоль забора. В какую больницу? - вслед крикнула я. В районную. Она одна у нас.

Жеребчика? Почему жеребчика? Что это за прозвище такое? Я была совершенно растеряна и чувствовала себя очень странно. Мой пыл куда-то исчез. Я все думала о Максиме, но теперь больше о том, почему его называют жеребчиком. В итоге, я решила все-таки выяснить все, взяла отгул и отправилась в районную больницу. Старый автобус вез меня два часа, останавливаясь во всех захолустных населенных пунктах, полных унылыми людьми. Когда я добралась до той самой больницы, уже темнело. Я зашла в старое здание, в нос ударил запах хлорки. С трудом выяснив где находится Максим, фамилии его то я не знаю, я поднялась на третий этаж и зашла в палату. Двое мужчин среднего возраста сидели возле тумбочки и играли в карты. Коротко обернувшись на меня, они не придали моему появлению никакого значения и продолжили играть. В самом конце палаты был еще один человек, но он лежал лицом к окну, повернувшись на бок. Я немного замешкалась, но все же отправилась к нему. Когда я подошла, я увидела, что все его лицо забинтовано. Он скрестил руки на груди и молча лежал уставившись в потрескавшуюся краску на стене. Я остановилась возле него и просто смотрела. Не поворачивая головы, он внезапно хриплым голосом спросил, зачем я пришла. Я сказала что пришла к Максиму. Он ответил, что понимает, к кому я пришла, но вот зачем я пришла он не понимает. Я села на табурет возле изголовья кровати. Что случилось, Максим, что произошло, кто это сделал? Я. Я это сделал, коротко ответил Максим. Я смотрела на него, но больше не могла произнести ни едино слова. Я сидела и молчала.

Я вернулась на работу и снова начала готовить борщи, изо дня в день резать капусту и тереть свеклу. Через две недели вернулся Максим. Я точно не знаю, как и когда он приехал, но когда я проходила мимо его дома, то заметила свет в окне кухни. Внутри что-то задрожало, но я решила все-таки зайти к нему. Постучала, мне никто не открыл. Постучала громче, в ответ тишина. Я спустилась с крыльца, обошла дом и подошла к окну, в котором был виден свет. Постучала в окно и увидела силуэт Максима, выглянувший из-за шторы. Он молча отошел от окна. Решив, что он не хочет меня видеть, я уже собралась уходить, как в тот момент услышала, как щелкнул замок входной двери и она отворилась. Максим открыл дверь, и тут же пошел внутрь дома. Я за ним. Зайдя на кухню, я остановилась как вкопанная. Там за столом сидел человек, который когда-то был Максимом, которого я помнила. Но теперь он выглядел совершенно не так. Его лицо было сплошь изрезано рубцами и швами. Одна щека была скрыта бинтами. Верхней губы наполовину не было. Она насколько могла обнажала белые зубы. Казалось, что это лицо только и держится за счет синих нитей, которыми было сплошь перешить. Это было воплощение монстра Франкенштейна. Вот он передо мной сидит. Смотрит на меня своими глазами и молчит.

Максим, наконец решилась заговорить я, кто это сделал? Кто так мог? Я закрыла правой рукой свой рот чтобы не закричать от ужаса, из моих глаз ручьями потекли слезы. Он смотрел на меня своими синими глазами глубины океана и зашитым ртом коротко ответил. Я. Это сделал я. Как, почему, Максим, что произошло, как ты мог так сделать, что ты с собой сделал? - мои слова глушили слезы и я никак не могла произнести их ровно. Максим смотрел на меня, на мои слезы, налил себе полный стакан водки, выпил его, роняя напиток дырявым ртом, потом отвернулся к окну и заговорил, постоянно нарастая голосом.

Что, по-твоему, я сделал? Ты думаешь, что я изуродовал себя? Ты думаешь, что моя красота в лице? Я ненавижу его. Я его не хотел. Из-за него меня все считают дешевкой. Человеком, которому все дают за лицо. За брови, за скулы, за прямой нос. Все считают меня альфонсом, все считают вокруг, что я сплю с женщинами за деньги. А я не такой. Тот, кто я есть, не отражает мое лицо. Но никто не хочет смотреть внутрь, когда есть такое лицо. Каждый раз, когда я приходил устаиваться на работу, женщины меня тут же принимали и шептали на ухо о моей красоте, и что неплохо было бы стать любовниками. Мне не единожды предлагали деньги за ночь со мной. Конечно же, я не мог работать спокойно, поэтому я постоянно увольнялся, лишь бы избежать этого ненужного внимания. Если же начальником оказывался мужчина, то он тут же начинал убеждать меня, что ему работники не нужны, и что как только появятся вакансии – я буду первым кандидатом на нее. Но никто так и не звонил мне. Каждый раз, когда я приходил в бар, ко мне подсаживаются какие-то дамы, суют мне в руку бумажки с номерами своих телефонов, предлагают угостить выпивкой и в итоге поехать к ним домой позабавиться. Дважды меня травили хлороформом и пытались изнасиловать. Ты вообще понимаешь, что это такое? Меня, здорового мужика, пытались изнасиловать какие-то копеечные шлюхи! Они выволокли меня на улицу из бара, своими мерзкими языками облизывали мое тело, садились на мое лицо и пытались заставить мой член стоять. Они шептали мне на ухо какой я охуенный, а меня в это время тянуло блевать. Ты даже не можешь представить, что это такое. Мне постоянно твердят о том, что мне так повезло быть таким красавчиком, что мне не нужно никого искать, и что женщины любых возрастов сами тащат меня в кровать. Плевать на это я хотел. Не могу так. Мое лицо, моя красота и есть мое проклятие. Вернее было. Пока я не срезал его бритвой. Теперь я свободен...